Неточные совпадения
Черноусый кавалерист запрокинулся назад, остановил лошадь на скаку, так, что она вздернула оскаленную морду
в небо, высоко поднял шашку и
заревел неестественным
голосом, напомнив Самгину рыдающий рев кавказского осла, похожий на храп и визг поперечной пилы.
Всюду над Москвой,
в небе, всё еще густо-черном, вспыхнули и трепетали
зарева, можно было думать, что сотни медных
голосов наполняют воздух светом, а церкви поднялись из хаоса домов золотыми кораблями сказки.
В тое ж минуту, безо всяких туч, блеснула молонья и ударил гром, индо земля зашаталась под ногами, — и вырос, как будто из земли, перед купцом зверь не зверь, человек не человек, а так какое-то чудовище, страшное и мохнатое, и
заревел он
голосом дикиим: «Что ты сделал?
— Что?! —
заревел он таким неестественно оглушительным
голосом, что еврейские мальчишки, сидевшие около шоссе на заборе, посыпались, как воробьи,
в разные стороны.
На палубе прозвонили
в третий раз. Пароходный гудок засипел, точно он от простуды никак не мог сначала выдавить из себя настоящего звука. Наконец ему удалось прокашляться, и он
заревел таким низким, мощным
голосом, что все внутренности громадного судна задрожали
в своей темной глубине.
— Кто, кто это крикнул, кто? —
заревел майор, бросаясь
в ту сторону, откуда послышался
голос. — Это ты, Расторгуев, ты крикнул?
В кордегардию!
Над головой его тускло разгорались звёзды;
в мутной дали востока колыхалось
зарево должно быть, горела деревня. Сквозь тишину, как сквозь сон, пробивались бессвязные звуки, бредил город. Устало, чуть слышно, пьяный
голос тянул...
Так и я поговорю с тобой другим
голосом! —
заревел остервенившийся злодей, — ты не выедешь из Парашина, покуда не подпишешь мне купчей крепости на всё свое имение, а не то я уморю тебя с голоду
в подвале».
— Так влейте же ему весь кубок
в горло! —
заревел неистовым
голосом хозяин.
— Ловите пешего! подстрелите его! —
заревели из толпы дикие
голоса, и пули посыпались градом; но Кирша был уже далеко; он пустился бегом по узенькой тропинке, которая, изгибаясь между кустов, шла
в глубину леса.
От
зарева заводских огней лицо Боброва приняло
в темноте зловещий медный оттенок,
в глазах блестели яркие красные блики, спутавшиеся волосы упали беспорядочно на лоб. И
голос его звучал пронзительно и злобно.
В эту минуту яркий луч догорающего огня озарил лицо Юрия: незнакомец, не дождавшись ответа, кинулся к нему и
заревел хриплым
голосом: «сын мой, сын мой!..»
Юрий, не отвечая ни слова, схватил лошадь под уздцы; «что ты, что ты, боярин! — закричал грубо мужик, — уж не впрямь ли хочешь со мною съездить!.. эк всполошился!» — продолжал он ударив лошадь кнутом и присвиснув; добрый конь рванулся… но Юрий, коего силы удвоило отчаяние, так крепко вцепился
в узду, что лошадь принуждена была кинуться
в сторону; между тем колесо телеги сильно ударилось о камень, и она едва не опрокинулась; мужик, потерявший равновесие, упал, но не выпустил вожжи; он уж занес ногу, чтоб опять вскочить
в телегу, когда неожиданный удар по голове поверг его на землю, и сильная рука вырвала вожжи… «Разбой!» —
заревел мужик, опомнившись и стараясь приподняться; но Юрий уже успел схватить Ольгу, посадить ее
в телегу, повернуть лошадь и ударить ее изо всей мочи; она кинулась со всех ног; мужик еще раз успел хриплым
голосом закричать: «разбой!» Колесо переехало ему через грудь, и он замолк, вероятно навеки.
— Спасите! —
заревел Кальсонер, меняя тонкий
голос на первый свой медный бас. Оступившись, он с громом упал вниз затылком. Удар не прошел ему даром. Обернувшись
в черного кота с фосфорными глазами, он вылетел обратно, стремительно и бархатно пересек площадку, сжался
в комок и, прыгнув на подоконник, исчез
в разбитом стекле и паутине. Белая пелена на миг заволокла коротковский мозг, но тотчас свалилась, и наступило необыкновенное прояснение.
— Тащи их сюда! Ломай двери! —
заревел под окном чей-то
голос,
в котором не было ничего человеческого.
Я молчал. Над горами слегка светлело, луна кралась из-за черных хребтов, осторожно окрашивая
заревом ночное небо… Мерцали звезды, тихо веял ночной ласково-свежий ветер… И мне казалось, что
голос Микеши, простодушный и одинаково непосредственный, когда он говорит о вере далекой страны или об ее тюрьмах, составляет лишь часть этой тихой ночи, как шорох деревьев или плеск речной струи. Но вдруг
в этом
голосе задрожало что-то, заставившее меня очнуться.
Бросила горшки свои Фекла; села на лавку и, ухватясь руками за колена, вся вытянулась вперед, зорко глядя на сыновей. И вдруг стала такая бледная, что краше во гроб кладут. Чужим теплом Трифоновы дети не грелись, чужого куска не едали, родительского дома отродясь не покидали. И никогда у отца с матерью на мысли того не бывало, чтобы когда-нибудь их сыновьям довелось на чужой стороне хлеб добывать. Горько бедной Фекле. Глядела, глядела старуха на своих соколиков и
заревела в источный
голос.
Сторож зажег лампу. Свет ее упал на глаза Цезарю, и он проснулся. Сначала лев долго не мог прийти
в себя; он даже чувствовал до сих пор на языке вкус свежей крови. Но как только он понял, где он находится, то быстро вскочил на ноги и
заревел таким гневным
голосом, какого еще никогда не слыхали вздрагивающие постоянно при львином реве обезьяны, ламы и зебры. Львица проснулась и, лежа, присоединила к нему свой
голос.
В это самое время сквозь толпу продрался мальчишка лет девяти. Закинув ручонки за спину и настежь разинув рот, глядел он на Софронушку. А тот как схватит его за белые волосенки и давай трепать.
В истошный
голос заревел мальчишка, а юрод во всю прыть помчался с погоста и сел на селе у колодца. Народ вало́м повалил за ним. Осталось на погосте человек пятнадцать, не больше.
Сколько мать Максимушке ни подсказывала, сколько его ни подталкивала, он стоял перед дядей ровно немой. Наконец разинул рот и
заревел в истошный
голос.
Катерина Астафьевна и Синтянина только воскликнули
в один
голос: «куда вы это?» — на что Лара, не оборачиваясь к ним, ответила: «ко мне», — и эффектное перенесение шло далее, по ярко освещенному двору, по озаренным
заревом улицам, мимо людей толпящихся, осуждающих, рассуждающих и не рассуждающих.
Медведи пришли
в другую горницу. «Кто ложился
в мою постель и смял ее!» —
заревел Михайло Иваныч страшным
голосом. «Кто ложился
в мою постель и смял ее!» — зарычала Настасья Петровна не так громко. А Мишенька подставил скамеечку, полез
в свою кроватку и запищал тонким
голосом: «Кто ложился
в мою постель!» И вдруг он увидал девочку и завизжал так, как будто его режут: «Вот она! Держи, держи! Вот она! Вот она! Ай-яяй! Держи!»
А медведи пришли домой голодные и захотели обедать. Большой медведь взял свою чашку, взглянул и
заревел страшным
голосом: «Кто хлебал
в моей чашке!»
Ваня морщит лоб и думает: к чему бы придраться, чтоб
зареветь? Он уж заморгал глазами и открыл рот, но
в это время из гостиной доносится
голос мамы...
Но
в голосе его все-таки слышится нотка сожаления. Когда же
зарево вспыхивает и становится как будто шире, он вздыхает и отчаянно машет рукой, но по пыхтенью, с каким он старается подняться на цыпочки, заметно, что он испытывает некоторое наслаждение. Все сознают, что видят страшное бедствие, дрожат, но прекратись вдруг пожар, они почувствуют себя неудовлетворенными. Такая двойственность естественна, и напрасно ее ставят
в укор человеку-эгоисту.
Тут-то, братцы мои, и началось. Сидит Суворов, горные планты рассматривает, — храбрость храбростью, а без ума бобра не убьешь. И вдруг музыка: ослы энти обозные как заголосят —
заревут — зарыдают: будто пьяные чер-ги на, волынках наяривают… Да все гуще и пуще! Обозные собачки подхватили
в голос, с перебоями, все выше и выше забирают, словно кишки из них через глотку тянут. Стукнул Суворов походным подстаканником по походному столику, летит Сундуков,
в свечу вытянулся.
Вслед за лаем собак послышался
голос по волку, поданный
в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как
заревели с заливом
голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку.
Ребятенки тут поодаль
в бабки играли. Меткий удар — легким словом подстегнуть первое дело… Ан и их зацепило: руками машут,
голоса черт унес. Испужались они, вздумали было
зареветь, да и рева-то нет… Прыснули они тихими воробьями по хатам к матерям. Какая уж тут, без крика, без визга, игра.